Одна мама, писательница и мотивирующий блогер Ольга Савельева написала душераздирающий пост на своей странице в Фейсбуке. Он о том, что в тяжелых, почти безвыходных жизненных ситуациях невозможно действовать по какому-то определенному плану. Все люди разные, и вправе думать по-разному. И судить нас за наши действия никто не должен.
Моя дочь выкарабкалась из лап смерти и потеряла слух. Те дни я помню смутно. Я не жила — я продиралась сквозь время. Надо было выкарабкаться из вторника и как-то дотянуть до среды.
Со стороны я выглядела вполне собранной и целеустремленной женщиной, решала вопросы с предстоящей операцией, вникала в специфику высокотехнологичных имплантов, составляла документы.
Только глаза всегда были опухшие и заплаканные.
Ну мало ли… Аллергия.
Однажды я пришла домой раньше обычного. Что-то там у меня не получилось, справку какую-то не дали что ли, а сроки уходили…
В любой другой момент это была бы просто жизненная рутина, но в тот, именно в тот день, это была трагедия вселенского масштаба.
Я поняла, что больше не могу. Я рыдала со всем отчаянием, на которое была способна, до икоты, до трясущихся рук, до нервного срыва.
Муж тоже не железный. Он больше не мог выносить моих слез и… «выгнал» меня.
— Сходи на маникюр, я тебя умоляю, — сказал он. — Или в магазин. Купи себе чертовы туфли. Платье. Что-нибудь. Тебе необходимо развеяться. Ну что ты как загнанный зверь?! Я не могу уже видеть и слышать твои слезы.
Он практически вытолкал меня из дома.
Я помню, как стояла на лестнице и с интересом рассматривала свои изуродованные стрессом ногти, обломанные, стертые, искусанные.
Да, надо пойти на маникюр.
И я пошла. На автопилоте.
Обычно я приходила на маникюр и говорила: «Сделайте красный!»
Мне приносили на выбор десяток оттенков красного, я закатывала глаза.
Вот напридумывали же женщины от нечего делать какую-то ерунду, сто оттенков, блин, одного цвета, френчики, пилочки, формы ногтей, ну делать что ли нечего, ну ей богу!
— Любой красный, — с легкой досадой отвечала я. — Мне всё равно.
А тогда…
Знаете, я никогда так вдумчиво не делала маникюр, так в тот день.
Я выяснила всю палитру цветов, я с интересом перебирала радугу оттенков, вникала в преимущество гелей над лаками и наоборот, внимательно прослушала лекцию о новинке — лаке, меняющем цвет. Я выглядела как фанат маникюра, который по ряду причин был долго лишен возможности сделать его, и теперь просто дорвался до «счастья».
А на самом деле…
Я просто пыталась выключить себя на час из непроходимой боли, вылезти из колодца моей беды и целый час, зажмурившись, просидеть на солнце.
Которое, кстати, светит для всех одинаково, просто до некоторых, кто очень глубоко в колодце, лучи не добивают…
Я насильно, сама себя, за волосы выдрала из болота и честно прожила тот час маникюром, а не операцией моего ребенка.
Целый час я была Мюнхаузеном. И мне был необходим этот час. Потому что я — мать, которая должна спасти своего ребенка, а для этого необходим колоссальный ресурс нервов и выдержки, а стресс и страх выкачивают его, этот ресурс, каждую минуту, и вот хотя бы на час заткнуть эту утекающую энергию этим маникюром было жизненно необходимо, потому что, когда тебе плохо, то это как падающий самолет: и перегрузки, и турбулентность, и вот тогда «сначала маску на себя, потом — на ребенка».
Домой я вернулась покладистая, спокойная, чуть виноватая.
Мои пальцы блестели леденцами.
Я стала готовить нормальный обед, впервые за несколько месяцев.
Придумала сложносочиненные блюда — суп и лазанью.
— Ох, маникюр творит чудеса, — сказал муж, обнаружив меня на кухне, среди продуктов. На сковороде уже весело шкворчали овощи, источая вкусный, давно забытый аромат домашней еды.
А я просто хотела еще один час вдумчиво прожить, сосредоточившись на готовке. Я прямо заставляла себя думать о рецепте, об ингридиентах, о том, что сначала — тертую морковь или перчик, о чем угодно, кроме того, что хирург со скальпелем скоро будет делать надрезы на голове моей дочери…
А там глядишь, и закончится среда. И наступит новый день. Надо только придумать, как переползти из четверга в пятницу…
Я сейчас переживаю последствия скандала, в который попала на днях.
Скандал сложный, рожденный на 90% личной неприязнью, а на 10 % — нежеланием сторон услышать друг друга, вникнуть в чужую правду, допустить ее право на жизнь.
Много людей, желая поддержать меня, пишут в личку свои истории, в которых они были на моем месте.
Я за эти дни поняла важное: так же, как у каждого хирурга есть свое кладбище из пациентов, которых он не смог спасти, так и у каждого волонтера или благотворителя есть могилка, в которой похоронена его наивность. У кого-то это огромный погост, у кого-то крошечная урна с прахом сгоревшей веры в порядочность людей, но необожженных почти нет.
Среди тысяч писем, как жемчужины, дорогие моему сердцу, встречались истории, в которых люди писали, что услышали меня и задумались о том , о чем раньше даже не думали.
Вот, например.
«Знаете, Оля, мы однажды собирали в школе помощь многодетной семье, у них мальчик младший очень тяжелый, четыре года не могли рак вылечить, я сама лично была волонтером и собирала средства, ходила всех уговаривала. А однажды я пошла в магазин и там, в примерочной кабинке, встретила… эту маму, для которой мы деньги собирали. Она платье покупала. У нее сын умирает, а она платье! Я помню, как рассердилась и разочаровалась, как злилась на нее, что она «воспользовалась» нашей наивностью, сама лично я потом всему родительскому комитету говорила, что «вот какие люди неблагодарные». А после всего, что прочла в эти дни… Я вдруг подумала, что… Я сама эти платья покупаю каждую неделю. А у нее возможно, за четыре года это было первое платье… А я ее осудила… Мне так стыдно стало, что я ей все это написала. Мы переехали давно, и я сменила окружение, и не следила за ее историей. И я ей написала вдруг и попросила прощения. За те слова, что говорила у нее за спиной. А она… вспомнила то платье. И говорит: да, хорошее, лежит где-то, я очень похудела после смерти сына…»
И таких писем очень много.
Люди просто задумываются о том, что, возможно, жизнь не такая однозначная, как им кажется.
И я — задумываюсь.
Знаете, я , наверное, даже понимаю теперь людей, которые говорят, что если у меня есть сто рублей на благотворительность, то я хочу потратить их на лекарство человеку, который без него умрет, а не на платьишко для него.
Это вполне разумно. Рационально. И здраво.
На платьишко и мороженое пусть человек зарабатывает сам, ведь это баловство, а не предмет первой необходимости. А жизнь — это предмет первой необходимости. Жизнь и здоровье. Ваше и ваших детей.
Это здравое мнение, я его… понимаю.
Но опять есть НО.
Я помню тот мой маникюр.
Я понимаю и ту маму, которая на пике отчаяния пошла за платьем.
Я понимаю тех, кто в жизненной агонии не действует по инструкции.
Потому что инструкции эти писали не те, у кого умирают дети.
Не те, кто смотрит на мир через окна больничных палат.
Не те, кто годами заточен в колодце беды.
Их писали те, кто получал за это зарплату.
Я не говорю, что они плохие, эти инструкции. Я говорю, что человек — слишком сложен и многогранен, чтобы можно было написать для всех единую инструкцию о том, как жить правильно, а как — нет.
Как страдать правильно, а как нет.
Как горевать, как выживать, как помогать.
Лично для меня помогать — это кому-то, а не на что-то. Это обнять человека ментально и напомнить ему там, в колодце его беды, о радости жизни. Она есть, она тут, за пределами твоего колодца, ты просто не видишь…
Деньги, конечно, должны быть потрачены абсолютно целевым образом. То есть на то, на что заявлено — на спасение жизни.
Но просто иногда спасение — это именно это пресловутое платьишко. Маникюр. Мороженое. Или бумажный стаканчик кофе в руках.
И не нам, во всяком случае не мне, судить о том, как правильно жить там, в колодце.
Вот мои сто рублей. Потрать их на то, что тебя спасет.
Поймите меня правильно, я сейчас совсем не про отчеты. Не про то, нужны они или не нужны.
Мы уже поняли: нужны. Пусть не тем, кто помогает, так другим. Нужны — значит, сделаем.
Я вообще про другое.
Индульгенция на счастье есть не только у здоровых и нормотипичных, понимаете? Она у всех.
Самое страшное для меня во всей этой последней истерии вокруг моего имени — категоричность. Лютая, злая, ярая, не оставляющая ни шанса на сомнение в своей правде категоричность.
Люди уверены, что знают, как правильно.
А они не знают.
Никто не знает, понимаете?
Категоричность — это слабость.
Категоричность, помноженная на ненависть — слабость вдвойне.
Нам в этой войне очень сложно услышать аргументы другой стороны, хотя бы потому, что «борцы за правду» ведут себя как палачи.
Хотя если подняться над схваткой, мы все — про одно. Мы просто ищем ответы.
Ищем и не можем найти. Точнее, находим, но разные.
Потому что мы все — разные.
Прямо сегодня кто-то счастлив, кто-то растерян, кто-то напуган, кто-то несчастлив. Как нам найти один ответ на всех, если даже у одного человека на разных этапах жизни эти ответы — разные?
Вчера одна девушка из тех, кто не разделяет мою позицию, предложила свою помощь.
Меня это тронуло.
Я уже привыкла, что «оттуда» приходят только казнить и лить грязь, а тут вдруг раз — и конструктив.
Человек протянул руку.
И сразу захотелось ее пожать, эту руку.
И услышать, что же он хотел сказать, этот человек..
Сегодня у меня день Ангела.
В соцсетях принято клянчить подарки в такие дни. Я сегодня тоже хочу поклянчить.
Подарите мне, пожалуйста, репост этого текста.
Он о том, что думать по-разному — это нормально.
И ошибаться — это нормально.
И многие ошибки совершаются именно по незнанию, наивности и нехватке информации о том, насколько все люди разные.
У всех свои уроки, у всех свои колодцы, и экзамены перед Богом мы сдадим по-разному.
И если кто-то после этого текста задумается о том, что сомневаться, ошибаться и принять мысль, что в мире много чужой правды — это нормально, я буду считать это лучшим подарком из возможных.
С днем рождения, мой Ангел.
Автор текста: Ольга Савельева